выборе рабочего участка. Отгуляв отпуск, он уже нацеливался на кураторство лондонской резидентурой, из которой только что прибыл, когда на одном совещании кто-то произнёс знакомый псевдоним «Фауст». Несколько лет тому назад ему пришлось заниматься подготовкой и выводом нелегала на боевую работу за границу, но потом в связи с командировкой его сменил Хряк — Мишка Карягин. Интересно, что стало с его бывшим подопечным?
В перерыве он подошёл к докладчику и поинтересовался, как сложилась судьба «Орфея».
— «Орфей» молодец, если не потонет в собственных чувствах, — ответил тот.
— Как это понимать? — удивился Дубровин.
— Женщины, — загадочно улыбаясь, сказал начальник.
— Женщины? В каком смысле? Иван никогда не был бабником.
— А кто говорит, что он бабник?
Это заинтриговало Дубровина настолько, что он пошёл к начальнику и попросился назначить его на участок, на котором он смог бы продолжить руководство «Орфеем».
— Место куратора там занято, — сказал начальник, — но погоди, я узнаю точно, а ты мне через пару дней позвони и напомни.
Вопрос решился легко, просто и к взаимному удовлетворению: куратора «посадили» на лондонскую резидентуру, в которую он вскоре уехал, а Дубровин «сел» на его место.
Понятие кураторства в разведке включает в себя многое. В первую очередь это означает сферу применения должностных полномочий на определённом географическом или функциональном участке: куратор Юго-восточной Азии, куратор управления кадров и оперативно-технического управления, куратор парижской резидентуры. В применении к конкретному человеку куратор являлся и оперативным руководителем, и шефом, и отцом, и завхозом, и снабженцем, а также другом семьи, доверенным лицом и прочая и прочая. Кураторство над нелегалом, помимо чисто оперативных вопросов, включало в себя и заботу об оставшихся в стране его ближайших родственниках: жены, детей и родителей.
Куратор нелегала по возможности должен контролировать все перипетии оперативной и личной жизни своего подопечного — этого требуют интересы Службы. Сами подопечные осознают неотвратимость такого контроля и относятся к этому вполне философски. Постепенно они привыкают к тому, что на пути между ними и близкими им людьми становится сотрудник Службы. Конечно, время от времени конфликты между требованиями Службы и правом человека на личную жизнь вступают в противоречие. Происходит это тогда, когда куратор переходит незримую черту дозволенного либо в силу излишней ретивости и непонимания своей задачи, либо в силу особой щепетильности объекта. Притирка характеров, совмещение служебного с личным является сложной психологической задачей, поэтому в кураторы к нелегалам и членам их семей назначаются опытные сотрудники, способные дипломаты и, главное, внимательные, доброжелательные люди. Чаще всего кураторство переходит в дружбу между коллегами. Правда, возникает опасность перерастания дружеских чувств в панибратские и полного подчинения куратора своему объекту, но тут многое опять зависит от характера и принципиальности сотрудника Службы. Одним словом, о, что за миссия, Создатель, быть взрослого «штирлица» отцом!
В первый же день Дубровин прочитал дело «Орфея» и узнал, в какую ситуацию попал нелегал. Чувства «Орфея» к красотке-агентессе пробивались наружу даже сквозь сухие фразы оперативных отчётов — для того, чтобы обнаружить это, не нужно было быть большим психологом. Его оперативный чёлн взмыл и победно нёсся по воле капризного ветра на зыбкой пене любовных чувств. Несомненно, любовь в разведке, как и в других сферах человеческой деятельности, может подвигнуть мужчину на великие дела, но может и привести к крупным неприятностям. Для разведчика последствия таких неприятностей могут быть куда намного серьёзнее, чем для представителей других профессий. Они будут носить не только и не столько личный характер, сколько напрямую коснутся интересов службы и самого государства.
Об Ольге, жене Ивана, он вспомнил во вторую очередь, когда ему пришлось посетить ее на дому, чтобы передать письмо мужа. Естественно, перед тем как выйти из служебного здания, он заглянул в послание «Орфея» и был неприятно поражён его сухостью и лаконичностью. От его внимания также не ускользнуло, как Ольга, разрумянившаяся от возбуждения, буквально вырвала конверт из его рук и, повернувшись к нему спиной, а лицом — к окну, к свету, стала читать письмо мужа и как она поникла и изменилась в лице, когда повернулась к нему обратно. Это была уже другая женщина. Впрочем, она быстро справилась с собой и, как ни в чём не бывало, поддерживала с Глебом Борисовичем разговор на другие темы. Они поговорили о том, какие у неё новости на работе, как учится в школе Алёшка и хватает ли им тех денег, которые служба переводит ей из накоплений «Орфея», и первая встреча на этом и закончилась.
— Заходите к нам почаще, — сказала Ольга, провожая его до лифта. Ему показалось, что хозяйка не просто отдавала дань вежливости, а была искренно заинтересована в том, чтобы он и вправду почаще заглядывал к ней на огонёк.
До самого дома Дубровина сопровождала усталая, вымученная улыбка на аскетичном, как у монашки, лице Ольги с точёным прямым носом, ясными серыми глазами, тонкими вразлёт бровями и прямыми складками в уголках рта — отголосками жизненной горечи. Он невольно вспомнил о гордой и умной княгине Ольге, первой крещённой женщине на Руси, взвалившей на свои плечи непосильную мужскую ношу — защиту своего и мужнина достоинства. Да, видно нелегко давалась жене нелегала разлука. При живом муже вести образ жизни матери-одиночки — одни объяснения с сердобольными соседками чего стоили!
Ольга никогда о себе не напоминала, а Дубровин видел её тогда, когда в этом возникала оперативная необходимость — чаще всего для того, чтобы передать ей очередное послание мужа, а с учётом нерегулярности личных встреч с «Орфеем», роль курьера Дубровину приходилось исполнять не так уж и часто. Он приходил, отдавал письмо, ждал, когда она его прочитает, задавал один-два дежурных вопроса, получал на них вполне удовлетворительные ответы и уходил. Так длилось несколько месяцев, пока однажды не произошло нечто, нарушившее планомерный ход их рандеву.
Это было в канун 8 марта, и Дубровин явился к ней с букетом гвоздик. Он выпросил цветы у начальника секретариата Управления, который добыл их для женщин-сотрудниц и для жён руководства у гордых представителей Кавказа. Начальник секретариата, старый фронтовик-украинец Павлий, сверкая масляными глазками и серебряным зубом в верхнем переднем ряду, никак не хотел расставаться с букетом и отбивался от Дубровина как мог.
— Да пойми ты, что не для себя прошу, а для жены нелегала! — наседал на него Дубровин.
— Нелегала? — переспрашивал Павлий, мотая головой, как бык, которому хотят надеть на шею ярмо. — Так иди тогда к Павлову, он специально назначен для обслуживания спецконтингента.
Павлов, толстенький кругленький, весь лоснящийся, как колобок, мужчина неопределённых лет руководил хозяйственным отделением и отвечал за всю материальную базу по обеспечению деятельности нелегальной службы. В его ведении были конспиративные и
